Неизвестный солдат стал крестным челябинца: семейная история Великой Отечественной
За новеллу «Считалочка» уроженец Челябинска Вадим Борисов занял 1-е место в международном литературном конкурсе «Русский Stil 2011», проходившем в Германии. Предлагаем вниманию читателей фрагмент этого произведения.
- Дед сухощавый, жилистый сидел на скамейке возле ворот и отдыхал. Голова его мелко тряслась. Сколько себя помню, он был такой. Контузия и плен не прошли просто так. Я помню дедовы руки и их нервные пляски. Они тряслись, когда он нес ко рту ложку с супом, всегда заполненную наполовину. Иначе расплещешь. Тряслись, когда он скоблил свою щетину станком с советским лезвием «Нева».
Это зрелище не для слабонервных. Тряслись, когда, после бани, он застегивал брюки, никак не мог попасть пуговицей и вполголоса матюкался. Они дрожали, когда он раскладывал перед нами свои медали, полученные уже потом, когда сняли все обвинения с попавших в плен. Когда начался новый отсчет времени. Когда-когда-когда… У него была своя считалочка. На войне другой счет и другой расчет. И когда весь артиллерийский расчет накрыло танковым снарядом, дед оказался одним из тех, кого фрицы подобрали контуженным. Значит, живой.
И началась игра. Из тридцати шести попавших в плен через полгода осталось трое. Их заставляли работать в нечеловеческих условиях, без еды и теплой одежды. Их заставляли днем рыть окопы и могилы, а ночью босиком выводили на снег и играли в считалочку. «Айн-цвай-драй – выбирай. Айн-цвай-драй – умирай». Каждого третьего ждала пуля и им же выкопанная могила.
«Ты сегодня второй. Тебе повезло. Иди спать, Иван. Доброй ночи». Трясло до утра. А потом – короткое забытье и работа, работа, работа. Что-то таскать, строить и … снова рыть могилы. Кто я сегодня? Первый? Второй? Третий? И постоянный, выжигающий душу страх. Изо дня в день. Изо дня в день. Изо дня в день…
Ему необычайно везло. Он был вторым, когда убивали третьих. Он оказывался первым, когда в расход пускали вторых. «Чет-нечет, все у нас наперечет». В ту зимнюю ночь их, как всегда, подняли и погнали за барак, на поле. Ночь, зима, ветер. Судорожно дрожащие люди в сером от времени белье. Ступни деревенели и примерзали к земле. Губы с трудом произносили слова. «Первый» и «второй» еще как-то произносились, а на «третий» - застывшие губы словно во что-то упирались и не желали складываться под нужные звуки.
Вдруг вспомнилось детство, когда продрогший и мелко трясущийся никак не хотел выходить из речки, а отец, посмеиваясь, говорил: «Скажи, тпру!» А синие губы не слушались. Путаница. «Считать с начала», - немецкого офицера бесят трусость и косноязычие этого полуголого быдла. Воняют, словно скоты. «Сегодня проблемы с произношением цифры «драй». Третьи номера, шаг вперед. Иваны, вам сегодня не повезло».
Неделимый поток времени остановился и замер. Тихо снаружи, тихо внутри. Смертельная пустота. Будто кто-то перехватил дыхание. Навалилась отчаянная тоска, когда от безысходности хочется выть. Вселенская пустота. И только они приближаются с автоматами. Ведут свой страшный счет. «Айн-цвай – полицай. Драй-фир – бригадир». До него осталось три человека. «Что делать?» Два… «Надо выходить?» И вдруг стоящий рядом тронул его рукой – остановил. Шепнул: «Ты еще молодой» и шагнул вперед, в руки подходящих автоматчиков…
Он не сразу понял, что произошло. Смерть прошла мимо и потом проходила еще много раз, видимо, не замечая или не желая падать в ту же воронку. Из тридцати шести попавших в фашистский плен солдат его подразделения в живых осталось трое. И мой дед, тогда еще молодой парень, оказался одним их них.
Прошло время, и все вернулись по домам. Нет, не все. Кто верил и молился. Кто не верил и молился. Кто чудом уцелел. Спасибо тебе, неизвестный солдат, за то, что я появился на свет. Я не знаю, кто мой крестный. Меня крестили в притихшие 60-е годы где-то полуподпольно, чуть ли не на дому.
Бабушка сделала это втайне от родителей. За Веру тогда можно было пострадать. Хотя это никак не выделяет то время. Ведь за Веру подвергаются гонениям во все времена. Только за Веру страдают единицы, а за безверие – все.
Тогда я этого не понимал. О том, что произошло с дедом, я узнал уже совсем взрослым. После того, как его не стало. И это – как удар током. Когда понимание накатывает ночью, сердце отчаянно стучит, и ты, задыхаясь от страха, просыпаешься… Я не представляю, что должно быть в душе, чтобы отодвинуть выбранного на смерть человека и шагнуть вместо него, шепнув: «Ты еще молодой!» Умереть за другого. Он сам решил, что кому-то рано, а ему пора. Он смухлевал в этой совсем недетской считалочке «Айн-цвай-драй – выбирай. Айн-цвай-драй – умирай».
И как после этого жить? За себя? За него? Какие сны снились моему деду? О чем он думал, когда мы, запыхавшиеся и вспотевшие мальчишки, громко кричали очередную считалочку: «… выходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей»?
И временами из прошлого приближаются они со своими черными автоматами. И накатывает страх. Парализует волю… А потом вдруг раз – и отлегло. Это знакомый ангел-хранитель в самое последнее мгновение появился и прикрыл его своим крылом.
Такая вот история. Спасибо Вадиму Борисову за этот рассказ. За память о деде и о том человеке, кто стал его крестным.
